Польши вследствие поражения Германии в Первой Мировой. Но, если возродившаяся Польша в ходе революционных боев перешла эту границу, и захватила часть Украины и Белоруссии, то наши войска в 1939 году, вернули в страну эти потерянные части нашей территории, не нарушая предопределенных мировой общественностью границ будущей независимой Польши, которая в нашем представлении должна была восстановиться в этих границах в результате поражения Германии во Второй Мировой войне.

Когда наша армия по этому пакту заняла окрашенную в полоску часть Польши, потом Прибалтику, а затем и Молдавию, то мы, подростки, читающие газеты, воспринимали это, как восстановление прежних границ России, потерянных во время революции. Россия полтора века воевала не с народами Прибалтики, а с владеющими побережьем Балтики тевтонами, поляками и шведами за выход к морю, и добилась этого, а через два века во время революции его потеряла.

Новые государства в Прибалтике появились в результате исторического парадокса, при котором оба противника потерпели поражение. («Ни нам, ни вам» – до выяснения отношений). Хозяева стран бывших партнерами России в той (Первой Мировой) войне расценили возникновение новых государств, как подарок судьбы, как буфер против возможного распространения страшной для них красной опасности, которая грозила лишить лично их богатств и возможности передать эти богатства в наследство детям. В 20-м году еще не сомневались в демократичности Социал-демократов, опасались не «тоталитаризма», а тотальной национализации.

Так, в результате российской революции, впервые в мировой истории появились дипломатические документы на литовском, латвийском и эстонском языках – языках народов восточных берегов Балтийского моря. До этого всё делопроизводство на этих территориях велось на языках стран владеющих этими территориями. После возвращения этих республик в состав «империи» в рамках СССР, при полной потере самостоятельности в них были сохранены все атрибуты государственного устройства с национальными государственными языками, что позволило им при развале Союза без заминки вернуться к самостоятельной государственной политике.

Когда в 1988 году наша семья путешествовала на байдарках по Латвии, мы зашли в старинный замок на берегу р. Гауя, превращенный в туристический объект. При осмотре замка, когда экскурсовод говорила о выдающихся достижениях средневековых латвийских строителей, я оказался рядом с туристами из Германии. Немцы, иронически улыбаясь, тихонько указывали друг другу на экспонаты – замки-то были построены немецкими рыцарями, а аборигены-то были их крепостными рабами.

Вне всякого сомнения, со стопроцентной уверенностью можно утверждать, что Гитлер рассматривал Прибалтику как будущую провинцию Германии. Немцы уже принудили Литву отдать им Клайпеду (Мемель) и было ясно, что немцы на этом не остановятся, и границы тевтонов будут восстановлены с «естественным» поглощением новых республик.

Сталин же не был столь откровенен, и был хоть один шанс из ста, что Прибалтика останется свободной. Маленький шанс, но он был. Дело в том, что мы признали независимость прибалтийских республик и установили с ними дипломатические отношения, т. е. Прибалтика уже не была кем-то отторгнутой территорией России, и её вооруженный «возврат» был невозможен.

В сложной международной обстановке прибалтийские государства были в безвыходном положении и сочли предпочтительным заключение с Россией договора о вводе наших войск для защиты от возможной агрессии. Я думаю, их послам в Лондоне были даны устные рекомендации. На западе считали, что ввод наших войск в Прибалтику, будет антигитлеровской акцией по превентивному пресечению захвата Прибалтики немцами.

Не о народах Прибалтики думал Лондон, его заботило противодействие Германии. Прибалтика – это господство на Балтийском море. Маршал Еременко пишет, что в войска было спущено указание, если какой-либо сумасшедший прибалтийский офицер вздумает оказать сопротивление нашим войскам, то огня ни в коем случае не открывать, а действовать штыком и массой, чтобы не дать повода считать ввод наших войск вооруженной аннексией. Ну а дальнейшие действия для Сталина были уже делом техники. После того, как в эти республики мирно, «по их приглашению» вошли наши войска, местный пролетариат путем свободных демократических выборов при всеобщем тайном голосовании, по нашему образцу, привел к власти правительства, которые попросили нас принять их, как три свободные республики, в наш Союз Социалистических республик. И уж не важно, что, свержение правительств этих государств не признали на западе, и в Лондоне эти правительства содержались, как занозы в наших цепких руках – в состав Союза они вошли «добровольно».

Дипломатия – это искусство.

Когда на Тегеранской конференции 43-го года Черчилль, пытаясь поставить под сомнение законность наших предвоенных границ, бросил реплику, что это граница: «по Риббентропу – Молотову?», Сталин, ставя точку в этом вопросе, сказал: «По линии Керзона».

Мы в газетах читали только о радости трудящихся по поводу вхождения в СССР.

Причину стойкой неприязни народов этих стран к Советскому Союзу, я понял, когда узнал о жестоких репрессиях, обрушенных Сталиным на народы, воссоединенных с нами территорий. Зачем? Я думаю вот зачем.

У Сталина не было никаких сомнений в том, что воссоединенная с Россией Прибалтика должна будет жить так, как живет вся Россия. Сталин, безусловно, предвидел, что зажиточным фермерам Прибалтики и состоятельным городским жителям такая жизнь не придется по вкусу. Не строил Сталин иллюзий и в отношении того, что в среде Прибалтийских народов найдется немало патриотов, которые двадцатилетний период их жизни вне России, кстати, очень успешный, воспринимают как реализацию исторической справедливости после многовекового гнета немцев, сожительства со шведами и поляками и двухсотлетнего сожительства с русскими. Часть этих патриотов, (но, ведь, не все), непременно станет на сторону немцев, война с которыми для нас неизбежна. Сталин решил заранее избавиться от возможных противников и вместе с семьями отправил их в Сибирь, исходя, в том числе, из «классовых» признаков. Господи, он о классовой борьбе еще думал категориями своей тревожной молодости. Думал привлечь на свою сторону «эксплуатируемых рабочих и крестьян» и нагнать страх на остальных, чтобы даже мысли не было о возможности сопротивления.

Репрессированных переселяли в глубь страны: на Урал, в Сибирь, в Казахстан. Переселяли с мягким багажом (где-то читал, что разрешалось по 50 кг на человека – это не мало). На снимке из книги Рокаса Трацевскис «Истинная история Литвы XX века», изданной в Вильнюсе в 2014 году, показан фрагмент переселения. В книге к этой фотографии из особого архива Литвы надпись: «Момент депортации: ссыльные садятся в кузов грузовика».

Переселение, каким бы оно не было, было насильственным актом разлучения с насиженным гнездом. В результате, хотя репрессировано было менее 1,5% населения, это среди большинства посеяло страх и неприязнь к источнику страха, а ведь часть населения Прибалтики встречала нас цветами, как защитников от немцев и не только. Была там и значительная часть населения, верившая в Советскую власть. Латышские стрелки во время революции были верными её защитниками.

А какой смысл имела Катыньская трагедия, когда были расстреляны пленные польские офицеры, которые в последующем должны были быть нашими союзниками? Этого Сталин не предвидел? Скорее всего, да! Он не расстрелял польских солдат, он их отпустил по домам, а классово чуждых офицеров и буржуев расстрелял. В его представлении это были «белополяки», которые в 1920 году разгромили Первую конную и отторгли от России эти самые западные области Украины и Белоруссии. Ну и что с этими поляками делать? Он из засевших в его мозгах «классовых позиций» не находил им – буржуям и «буржуйским офицерам» места в будущих шагах Мировой Пролетарской революции, хотя в социал-демократической Польше далеко не все офицеры были детьми буржуев. Расстрел был тягчайшим преступлением. В международном праве уже давно утвердилась практика неприкосновенности пленных, а Сталин пленных расстрелял!!!

Я считаю это тягчайшим преступлением Сталина. Если репрессии и расстрелы в стране еще можно как-то объяснить политической или карьерной борьбой, то этот расстрел можно объяснить только полным пренебрежением человеческой жизнью – расстрелять, как семечки пощелкать.

И с позиции революционеров, «Всё, что способствует мировой пролетарской революции – морально, все, что препятствует мировой революции – аморально», это была стратегическая ошибка Сталина. Этот расстрел не способствовал мировой пролетарской революции, а наоборот, нанес ей колоссальный вред, пробудив в польском народе к России неприязнь, тлеющую еще со времен вхождения